Как десятилетний Андрей командиром был

«…Угодно было родителю моему в сию весну записать меня в военную службу и поместить в полк свой в число солдат, а чрез месяц произвесть в капралы. <…> …Для меня имя солдата обращалось в превеликое удовольствие, а как сделали мне маленький мундир и нашили капральский позумент, то я уже не знал от радости, что делать. Вступив сим образом в военную службу, был я хотя по десятому году, но начал помышлять уже о военном и в праздное время и утешать себя такими забавами, которые к тому были приличны. Я спознакомился со многими мещанскими детьми сего местечка, уговорил и набрал из них целое капральство и человек до тридцати выбрал из них ефрейторов и барабанщиков, снабдил их всех деревянными ружьями, а барабанщиков маленькими барабанами. Потом, научившись сам я бить в барабан и метать ружьем артикул, переучил и их всех тому же, и наилучшая моя забава состояла в том, чтоб с ними порядочно маршировать и экзерцироваться ружьями, но не могу и поныне надивиться тому, как я мог тогда довести их себе до совершенного послушания и до того, что я мог с ними делать, что хотел. Всякой раз, когда надобно мне было их собрать, так нужно было только послать ефрейтора, как все безотговорочно и являлись. Обыкновенное наше учение было в праздничные и воскресные дни: тут собравшись, маршировали мы порядочно взводами чрез весь город. Выхаживали в поле и делали разные экзерции, а нередко прохаживали до вышепомянутого старинного замка и, разделясь надвое, некоторые приступали к оному, а другие, засев в оном и вскарабкавшись на стены и в проломы, оборонялись. Но дивиться надобно было, как не случилось нам тут никогда друг друга перебить. Вокруг всего сего наполовину развалившегося замка лежало еще множество чугунных пушек с отрубленными ушами и между ими и мусором валялось множество больших и малых ядер, а всего более пушечных картечей. Я не понимаю и дивлюсь еще и поныне, каким образом они уцелели тут от древности и не растасканы были поселянами. Но как бы то ни было, но всякий раз как мы к сим развалинам ни прихаживали, наилучшее наше утешение состояло в том, чтоб собирать и выкапывать из мусора сии ядры и картечи и ими швыряться при делаемых нами приступах и оборонах. <…>

Препровождая в таковых воинских игрушках нередко свое время, угодил я тем весьма много моему родителю и сделал то, что он хотя и скуп был на раздачу чинов, а особливо мне, однако по неотступной просьбе офицеров, которые все меня любили, произвел меня в подпрапорщики, а потом в каптенармусы и дал мне другой позумент.

Сие было опять мне причиною к великой радости. Я начинал уже мечтать о себе, что я уже нечто составляю, и как чин мой ни мал был, но я гордился уже оным. Я приумножил еще боле мою военную команду и, перенимая все, как маленькая обезьяна, у старых, восхотел завесть и такую строгую дисциплину, какая наблюдалась в полках, и не только учить их экзерциции, но и ослушных наказывать по-военному, не предвидя того, что самое сие в состоянии было всем нашим забавам конец положить и все дело испортить.

Один негодный мальчишка был тому причиною. Будучи несколько раз бранен за ослушание команды и за неприход в повеленное время и не хотя исправиться, побудил он нас всех сделать общий совет, чем бы нам его за то наказать. И все мы были так глупы, что осудили по общему приговору высечь его пред фронтом порядочным образом батожьями. Сие и учинили мы во всей форме, и бедняка сего, разложив, порядочно выпороли. Но бездельник сей и разрушил все наши забавы и утешенья. Он расплакался и разжаловался матери, сия разжаловалась своему мужу и подожгла идтить просить. И так дошла просьба о том моему родителю, и следствием от того было то, что все общество наше было разрушено, корпус кассирован, а мне учинена превеликая гонка» (Жизнь и приключения… Письмо 8).